Неточные совпадения
Была
в этой фразе какая-то внешняя правда, одна из тех правд, которые он легко принимал, если находил их приятными или полезными. Но здесь, среди болот, лесов и гранита, он видел чистенькие города и хорошие
дороги, каких не было
в России, видел прекрасные здания
школ, сытый скот на опушках лесов; видел, что каждый кусок земли заботливо обработан, огорожен и всюду упрямо трудятся, побеждая камень и болото, медлительные финны.
Одетая, как всегда, пестро и крикливо, она говорила так громко, как будто все люди вокруг были ее добрыми знакомыми и можно не стесняться их. Самгин охотно проводил ее домой,
дорогою она рассказала много интересного о Диомидове, который, плутая всюду по Москве, изредка посещает и ее, о Маракуеве, просидевшем
в тюрьме тринадцать дней, после чего жандармы извинились пред ним, о своем разочаровании театральной
школой. Огромнейшая Анфимьевна встретила Клима тоже радостно.
— Боже мой! — говорил Обломов. — Да если слушать Штольца, так ведь до тетки век дело не дойдет! Он говорит, что надо начать строить дом, потом
дорогу,
школы заводить… Этого всего
в целый век не переделаешь. Мы, Ольга, вместе поедем, и тогда…
Этот долг можно заплатить из выручки за хлеб. Что ж он так приуныл? Ах, Боже мой, как все может переменить вид
в одну минуту! А там,
в деревне, они распорядятся с поверенным собрать оброк; да, наконец, Штольцу напишет: тот даст денег и потом приедет и устроит ему Обломовку на славу, он всюду
дороги проведет, и мостов настроит, и
школы заведет… А там они, с Ольгой!.. Боже! Вот оно, счастье!.. Как это все ему
в голову не пришло!
— Ты знаешь, сколько дохода с Обломовки получаем? — спрашивал Обломов. — Слышишь, что староста пишет? доходу «тысящи яко две помене»! А тут
дорогу надо строить,
школы заводить,
в Обломовку ехать; там негде жить, дома еще нет… Какая же свадьба? Что ты выдумал?
В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково
в сумерках гостиной; и теперь,
в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего по
дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя
в деревне
школы, больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала о том, чего никогда не бывает
в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и
в голову шли всё такие хорошие, покойные мысли, — не хотелось вставать.
Просто, реально и тепло автор рассказывал, как Фомка из Сандомира пробивал себе трудную
дорогу в жизни, как он нанялся
в услужение к учителю
в монастырской
школе, как потом получил позволение учиться с другими учениками, продолжая чистить сапоги и убирать комнату учителя, как сначала над ним смеялись гордые паничи и как он шаг за шагом обгонял их и первым кончил
школу.
Балмашевские, конечно, тоже не злодеи. Они выступали на свою
дорогу с добрыми чувствами, и, если бы эти чувства требовались по штату, поощрялись или хоть терпелись, они бы их старательно развивали. Но жестокий, тусклый режим
школы требовал другого и производил
в течение десятилетий систематический отбор…
— Сядьте,
дорогой, не волнуйтесь. Мало ли что говорят… И потом, если только вам это нужно —
в этот день я буду около вас, я оставлю своих детей из
школы на кого-нибудь другого — и буду с вами, потому что ведь вы,
дорогой, вы — тоже дитя, и вам нужно…
Все мы (а может быть, и вы) еще детьми,
в школе, читали этот величайший из дошедших до нас памятников древней литературы — «Расписание железных
дорог».
Несмотря, однако ж, на все неудобства
дороги, Гришка подвигался вперед быстро и весело. Свист его был даже причиной пробуждения нескольких собак, которые до того времени спокойно спали под телегами и воротами. Он находился
в счастливейшем расположении духа и был похож на ленивого школяра, которого только что выпроводили из
школы и которому сказали: «Ступай на все четыре стороны!»
И что, если
в ту самую минуту, когда она колотила этой рыбой о грязные ступени, пьяная да растрепанная, что, если
в ту минуту ей припомнились все ее прежние, чистые годы
в отцовском доме, когда еще она
в школу ходила, а соседский сын ее на
дороге подстерегал, уверял, что всю жизнь ее любить будет, что судьбу свою ей положит, и когда они вместе положили любить друг друга навеки и обвенчаться, только что вырастут большие!
По небу весело бежали далекие облачка; солнце точно смеялось и все кругом топило своим животворящим светом, заставлявшим подниматься кверху каждую былинку; Мухоедов целую
дорогу был необыкновенно весел: пел, рассказывал анекдоты,
в лицах изображал Муфеля, «сестер», Фатевну — словом, дурачился, как школьник, убежавший из
школы.
Это был художник, каких мало, одно из тех чуд, которых извергает из непочатого лона своего только одна Русь, художник-самоучка, отыскавший сам
в душе своей, без учителей и
школы, правила и законы, увлеченный только одною жаждою усовершенствованья и шедший, по причинам, может быть, неизвестным ему самому, одною только указанною из души
дорогою; одно из тех самородных чуд, которых часто современники честят обидным словом «невежи» и которые не охлаждаются от охулений и собственных неудач, получают только новые рвенья и силы и уже далеко
в душе своей уходят от тех произведений, за которые получили титло невежи.
Повторяю, мой муж добрый человек, хороший; если всё будет благополучно, то мы, обещаю вам, сделаем всё, что
в наших силах; мы починим
дороги, мы построим вашим детям
школу.
— Что, Михайло Михайлыч, призадумались? Небось, приятно поглядеть на дела рук своих?
В прошлом году на этом самом месте была голая степь, человечьим духом не пахло, а теперь поглядите: жизнь, цивилизация! И как всё это хорошо, ей-богу! Мы с вами железную
дорогу строим, а после нас, этак лет через сто или двести, добрые люди настроят здесь фабрик,
школ, больниц и — закипит машина! А?
У нее было такое чувство, как будто она жила
в этих краях уже давно-давно, лет сто, и казалось ей, что на всем пути от города до своей
школы она знала каждый камень, каждое дерево. Тут было ее прошлое, ее настоящее; и другого будущего она не могла представить себе, как только
школа,
дорога в город и обратно, и опять
школа, и опять
дорога…
Да не подумает
дорогой читатель, что, сопоставляя чисто классическое учебное заведение со своего рода воспитательным для московских «матушкиных сынков» учреждением, мы имеем какую-нибудь заднюю мысль. Ничего кроме чисто топографического указания места, где помещалась первая
школа,
в стенах которой начал свою отдельную от родительского крова жизнь Николай Савин — не заключается
в вышеприведенных строках.